| Нужно встретиться в пятницу вечером и расстаться в понедельник в полдень. Закрыть шторы, отключить телефон, еды и вина должно быть много, а музыка — та, что волнует. Много и долго говорить, признаваясь в поражениях. Как ты не умеешь. Спать под одним одеялом, чтобы мешали носы. Как я не умею. Не спускать глаз друг с друга, как на охоте. Не выходить из дома. Главное — не трусить. Переливаться от радости к печали и обратно из печали в радость. В понедельник расстанемся, а два дня нужно замкнуть на одном. Это не плоть, это другое. Взгляды, слова, шутки, повороты, изгибы тела. В это время весь мир вежливо отойдет в сторону, перестанет быть. Только женщина в доме и больше ничего. Ты должен дойти до дна, выжать все из себя и ее. Чтобы она смеялась или плакала или хотела сбежать. Ты должен ее уморить, выжавшись до капли. Передохнуть и еще раз уморить. Она будет умирать, рождаться, заново умирать. Отпустишь, когда запросится на волю. Потом она никуда не денется. Будет служить тебе. Но сначала тебе придется себя выпотрошить, как это делают сутенеры. Ты все время идешь по краю, идешь кромкой моря, по щиколотку в воде, ледяная вода в ноябре, но тебе нельзя оставлять следов. Тебя преследуют. Не женщины, а страхи. Ты боишься не ее, и кого бояться? Светловолосую, с правильным прямоугольником лба и маленьким шрамом над левой бровью, ростом до твоей подмышки. Она быстро бегает, глаза узки и выгнуты, как рыбы, хвостами вверх. Она знает стихи. Прочитает — и сделает смешливый маленький поклон. Любит дурачиться и пьянеет от легкого вина. Какие-то мужчины у нее были, но когда, сколько, какие — заулыбается, если спросить. У любой тридцатилетней женщины мужчины были. Но если спросить, — одни грустнеют, а другие улыбаются. Твоя улыбается, значит, верит во что-то. Как там все получится, неизвестно. Может быть, ничего не получится. Ты выйдешь в понедельник из чужой квартиры и подумаешь, что это ошибка. Но может быть и так, что утром за завтраком она покажется неотразимой. И то, как сидит на одной ноге, а подбородок подпирает руку, будет невыносимо печально. Ты скажешь «красотка», она ответит — «нет, это из-за тебя». Это будет первый шаг. Ты сам ее выбрал, чтобы полюбить. Два года одинокой жизни следил за женщинами, и в каждой из них что-то было. Эта была не лучше и не красивей других, но притягательней. Возникла смутная надежда — вдруг получится? Ты наблюдал, как она провожает взглядом главного конструктора. После вечеринки в офисе гулял с ней по длинному коридору, оба в пальто, то в один конец, то в другой, а потом прижал к стене и поцеловал. Есть такой жанр — подкарауливать девушек. «Приветливых, послушных без ужимок, улыбчивых для шалости младой из-за угла пафос-ских пилигримок я сторожил вечернею порой». Она ответила без особого старания. «Мы с тобой сделаем это?» — Пожалуй, можно. Один раз.
— Два.
— Ты директор…
— Ерунда. Ты никогда нее хотела умереть от любви? Чтобы разнесло в клочья?
— Это не снаряд, а вечный огонь.
— Ты мне не подходишь. Мне надо разорваться в клочья. — И тогда она улыбнулась злонамеренно. И с тех пор всегда улыбалась ему криво. Валере улыбалась приветливо, а директору, молодому и длинноволосому, — криво. В чинопочитании не воспитана. — Светочка, ты не забыла, мы договорились два раза?
— Я не Светочка.
— Это с перетраха? — интересовался он.
— Глаза? Нет. От обратного.
— Так в чем дело? Я готов.
— Мне нужно три дня и две ночи.
— Это много!
— Это минимум. Она сказала, что нужно начать в пятницу, а закончить в понедельник в полдень. И никакой гарантии, что получится. Вероятней всего, ничего не выйдет. Впервые она удостоила его длинным ответом. Может быть, стычка в дверях не прошла бесследно. Синяк до сих пор желтел на лбу и напоминал, как больно он ее ударил. Но больно — это сладко, а сладко — это больно. Он ждал как жених первой ночи, не спрашивая «когда?».
|
